Последнюю в себе сломив твердыню
и смыв с лица души последний грим,
я, Господи, смирил свою гордыню,
смири теперь свою - поговорим.

Сумасшедшим признали меня доктора.
Я решением их возмутился сперва,
но одернул себя: "Не волнуйся, песчинка,
в невменяемом мире не будешь права!"

Зашёл в себя как-то игриво,
Остался там как в кишке глист.
То ли набит я позитивом,
То ли сам я мазохист?

Он обречен, мой бедный стих,
лишь в устном чтении звучать,
свинья способностей моих
рожает только непечать.

В уцелевших усадьбах лишь малость,
бывшей жизни былой уголок -
потолочная роспись осталась,
ибо трудно засрать потолок.