Дурацким страхом я томлюсь
во время даже похорон.
Речей высоких я боюсь:
а что как пукнет Цицерон?

Видно, век беспощадно таков,
полон бед и печалей лихих:
у России - утечка мозгов,
у меня - усыхание их.

В духовной жизни я корыстен
и весь пронизан этим чувством:
всегда из двух возможных истин
влекусь я к той, что лучше бюстом.

Что толку в самом райском рае,
где им отводится квартира,
тем, кто насильно умирает
на перекрестках судеб мира?

Конечно, время сызмала влияло
на дух и содержание моё;
меня эпоха сильно поваяла -
однако ведь и я лепил её.