Люблю в беседах элемент судьбы миров и звездной пыли как тонкий аккомпанемент к опустошению бутыли.
В автобусе, не слыша языка, я чую земляка наверняка: лишь русское еврейское дыхание похмельное струит благоухание.
Зачем под сень могильных плит нести мне боль ушедших лет? Собрав мешок моих обид, в него я плюну им вослед.
Российские штормы и штили ритмично и сами собой, меняясь по форме и в стиле, сменяют разбой на разбой.
Мой дух ничуть не смят и не раздавлен; изведав и неволю и нужду, среди друзей по рабству я прославлен здоровым отвращением к труду.