В еврейской жизни театральность
живёт как духа естество,
и даже чёрную реальность
упрямо красит шутовство.

Фигура выкажет сама
себя под кофтой и халатом,
и при наличии ума
разумно быть мудаковатым.

Я книжный червь и пьяный враль,
а в мире празднуют верховность
широкоплечая мораль
и мускулистая духовность.

Он душой и темен и нищ,
а игра его - светом лучится:
божий дар неожидан, как прыщ,
и на жопе он может случиться.

Клюя рассеянное крошево,
свою оглядывая младость,
я вижу столько там хорошего,
что мне и пакостное в радость.