Грустит соловей у поверженной розы, надрывно поёт над цветком. Но льёт и садовое пугало слёзы, любившее розу тайком.
Как нелюбимый патриот, я тот и даже антитот, кто так возносчиво унижен до самых низменных высот.
Под осени признанье лету влеки меня как в губы флейту, чтоб я под трели догорал, преображаясь в сигарету.
Хмурится, как море, небосвод, полнится печалью многоструйной. И не тучка, кажется, плывёт, а чадра утопленницы юной.
На родословном древе, как орлица, сидит внизу праматерь и стыдится, что на верхушке древа петушня утраченной орлиностью гордится.
Две девочки являются во сне, чтоб жажду утолить себе и мне. Одна из них желает чай в кофейне, другая кофе хочет в чайхане.